я пытаюсь разучиться дышать чтоб тебе хоть на минуту отдать того газа, что не умели ценить но ты спишь и не знаешь и что над нами - километры воды и что над нами бьют хвостами киты и кислорода не хватит на двоих я лежу в темноте
Взлет. Самолеты, выстроившиеся в очередь к взлетной полосе, напоминают уродливых железных чаек, так искренее старающихся нравится поэтом. Они в этом не преуспели, лишь загрузили себя стаями угрюмых людей, снующих туда и обратно, из города в город, из столицы в столицу. Эти люди ни на мгновение не задумываются о том, насколько уникален и жив следующий в их расписании город. Думаете, им приходило в голову, допустим, что Париж дышит? Храмами, садами, росписями лепнин по фасадам старейших зданий. А могли ли они представить, что Москва высокомерна, хоть и стара? Великолепна, возвышена и не по годам резва. А про Лондон они думали? Город-грусть, город-сказка, дождливая столица мира. Навечно модернезированно застрявший в панк-роке 70-х. Это самый красивый полет в моей жизни. Я вдруг подумал, что эти облака, разрезаемые бездушными железными крыльями, словно в 3D. Скажите мне, с каких пор мы начали сравнивать настоящее, живое чудо с объемными фильмами? Раньше ведь, приходя в кино, мы говорили: черт, так натурально, будто по-настоящему. Очерствели? Это влияние прогресса или цинизма? Электронный разум или время за монитором? Ставя разные термины на чаши весов, мы склонялись к живости, потому что боялись искусственного разума - он был неведом. А сейчас живость перетягивает лишь потому, что мы забыли простые вещи, потому что маленькие котята стали для нас чудом, а то, что проделывают маленькие машинки по нашему мановению - простой обыденностью.
День за днем мы курили у него на кухне, в дождь, ветер и холод я приезжал к нему, снова и снова, как марионетка выполняя все его, казалось бы, незначительные просьбы. Просьба за просьбой и я уже сам прошу: попроси приехать, еще один вечер, пожалуйста.
Нет, я не Байрон, я другой, Еще неведомый избранник, Как он, гонимый миром странник, Но только с русскою душой. Я раньше начал, кончу ране, Мой ум не много совершит; В душе моей, как в океане, Надежд разбитых груз лежит. Кто может, океан угрюмый, Твои изведать тайны? Кто Толпе мои расскажет думы? Я — или Бог — или никто!
- Затяжечку, Господи? Кажется, ты раскурил этот мир по самое не хочу, затянулся и втянулся. Торф никто не курит, Боже. Это не в моде с далеких веков. Сейчас - голуаз и мальборо. То, что ты куришь вышло из моды, точно так же, как и Ты сам.
they dumped her body into the molten light floated to surface and it did not ignite she rose up slowly and walked to the shore she stood up on the bank and whispered I’ll find you and I’ll kill you
Страх застревает в этом смоге над Москвой. Волнение врезается в него, и до меня долетают лишь осколки взорвавшихся в атмосфере чувств.
Чувак. Как бы тебе обьяснить. Все сложно. Понимаешь, я скучаю. Нет, не потому что ты уехал в Лондон без меня, потому что даже если бы ты был здесь, если бы ты сидел рядом со мной, вот тут, да, я бы все равно скучал.
По нашим безумным выходкам. И по тому вину, что не было нами выпито. И по клюкве, да-да, клюкве в сахаре, ведь с ней связано больше воспоминаний, чем с чем бы то ни было. По твоим футболкам, в которых я ходил. И как мы сидели в кафе с друзьями, и вдруг: - Чувак, приколемся? - шепотом. И ты заводишь пластинку: - Бля, ты псих ебаный, опять спер мою футболку! - Чувак, да просто утром я не соображаю, что надеваю! Я не высыпаюсь! - Так надо засыпать раньше! - А кто мне, скажи на милость, даст... заснуть? - Пошел на хуй! - Только к тебе... И как на нас смотрели. Ты помнишь эти лица? Да, их сложно забыть...
Знаешь, что я не жду ни капли благодарности за то, что делаю для тебя? Я не требую ничего взамен только потому, что люблю тебя! Я люблю твой надменный взгляд, твою манеру разговаривать - так же возвышенную донельзя. Тебе не надо подниматься на Эйфелеву башню, чтобы плюнуть на голову любому, кто пришелся тебе не по душе. Меня пугает то, как ты себя любишь, твое презрение ко всему, что есть в этом мире, кроме денег и наркотиков. Я люблю смотреть, как ты подминаешь ситуацию под себя, выходя не то что сухой из воды: чистой - из говна. Я люблю тебя. Я всегда могу быть рядом, только пожелай.
Послушай, тут пусто, тут неоновые стены, тут потолок и пол поменялись местами - у меня ступни в штукатурке, тут из крана капает спирт, тут слезятся глаза от музыки, тут непонятными строчками опутаны губы, тут болят уши от ярких цветов, тут, знаешь, пусто, тут маашины под окном, самолеты по крышам, метро через стены, тут люди бьются чаще, чем чашки, разлетаясь грязными осколками, тут пепельницы, полные пороха. Тут бензином моют окна, смеются над драмами, плачут на комедиях, тут по телевизору показывают жизнь, тут живут в кино. Послушай, тут пусто без тебя.
На другом конце плавающего в Океане Миров островка сидит огромный черный пес с одним то появляющимся, то исчезающим крылом. Сидит ко мне спиной и молчит, хотя поговорить со мной ему ничего не стоит. В зубах у него ключ, пес иногда улетает и возвращается уже без ключа. Или наоборот.
Когда ты умрешь - Миру случится пиздец.
Знаете, я один раз уже бывал в больнице для душевнобольных за свои неполных 17 лет. Я не хочу туда больше, честно говоря.
Все хорошо, ребятки. Если не считать того, что меня в прямом смысле блюет от всего, что меня окружает. Скорее бы ебучая осень, скорее бы самолет в Британию. ХОХО, всем удачного лета.